Россия и Европа
Jul. 4th, 2014 06:59 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
otkaznik1Не только Данилевский рассматривал Европу через призму российского сознания. Западники тоже отметились:
Особенно Герцену и его сподвижникам были неприятны немцы – немецкая эмиграция, пытавшаяся всех поучать и кичливая. Свои переживания эмигрантских склок Герцен распространил на весь немецкий народ: «Самые радикальные люди между немцами в частной жизни остаются филистерами. Смелые в логике, они освобождают себя от практической последовательности и впадают в вопиющие противоречия. Германский ум в революции, как во всем, берет общую идею, разумеется, в ее безусловном, то есть недействительном, значении и довольствуется идеальным построением ее, воображая, что вещь сделана, если она понята, и что факт так же легко кладется под мысль, как смысл факта переходит в сознание».
Не отстал от Герцена и Бакунин, который в своей «Исповеди» писал: «…что может быть уже, жальче, смешнее немецкого профессора да и немецкого человека вообще! Кто узнает короче немецкую жизнь, тот не может любить немецкую науку; а немецкая философия есть чистое произведение немецкой жизни и занимает между действительными науками то же самое место, какое сами немцы занимают между живыми народами».
Если итальянцев Герцен ценит как своих временных приятелей, не имеющих никакой прочной государственной опоры, а потому подобных детям природы, то среди прочих европейских наций ниже всего оказываются именно немцы. Впрочем, и итальянцы могут быть привлекательны скорее как народ дикий. И это более всего видно в сравнении с немцами: «Всего хуже, что хорошая сторона немцев, то есть сторона философского образования, итальянцу равнодушна или недоступна, - а сторона пошлая, тяжелая постоянно колет глаза. Итальянец часто ведет самую пустую и праздную жизнь, но с каким-то артистическим, грациозным ритмом, и именно потому он всего меньше может вынести медвежью шутку и фамильярное прикосновение жовиального немца». Кажется, что итальянцы в будущем – все те же немцы.
Между немцами и итальянцами помещаются иные европейские нации, для которых Герцен также находит немало уничижительных характеристик: «Англичанин и француз исполнены предрассудков, немец их не имеет; но и тот и другой в своей жизни последовательнее — то, чему они покоряются, может быть и нелепо, но признано ими. Немец не признает ничего, кроме разума и логики, но покоряется многому из видов,— это кривление душой за взятки». «Француз не свободен нравственно: богатый инициативой в деятельности, он беден в мышлении. Он думает принятыми понятиями, в принятых формах, он пошлым идеям дает модный покрой и доволен этим. Ему трудно дается новое, даром что он бросается на него. Француз теснит свою семью и верит, что это его обязанность, так как верит в «почетный легион», в приговоры суда. Немец ни во что не верит, но пользуется на выбор общественными предрассудками. Он привык к мелкому довольству, к Wohlbehagen, к покою и, переходя из своего кабинета в Prunkzimmer или спальню, жертвует халату, покою и кухне — свободную мысль свою. Немец, большой сибарит, этого в нем не замечают, потому что его убогое раздолье и мелкая жизнь неказисты; но эскимос, который пожертвует всем для рыбьего жира,— такой же эпикуреец, как Лукулл. К тому же немец, лимфатический от природы, скоро тяжелеет и пускает тысячи корней в известный образ жизни; все, что может его вывести из его привычки, ужасает его филистерскую натуру. Все немецкие революционеры — большие космополиты, sie haben uberwunden den Standpunkt der Nationalitat, и все исполнены самого раздражительного, самого упорного патриотизма. Они готовы принять всемирную республику, стереть границы между государствами, чтоб Триест и Данциг принадлежали Германии».
http://www.savelev.ru/article/show/?id=469&t=1
Особенно Герцену и его сподвижникам были неприятны немцы – немецкая эмиграция, пытавшаяся всех поучать и кичливая. Свои переживания эмигрантских склок Герцен распространил на весь немецкий народ: «Самые радикальные люди между немцами в частной жизни остаются филистерами. Смелые в логике, они освобождают себя от практической последовательности и впадают в вопиющие противоречия. Германский ум в революции, как во всем, берет общую идею, разумеется, в ее безусловном, то есть недействительном, значении и довольствуется идеальным построением ее, воображая, что вещь сделана, если она понята, и что факт так же легко кладется под мысль, как смысл факта переходит в сознание».
Не отстал от Герцена и Бакунин, который в своей «Исповеди» писал: «…что может быть уже, жальче, смешнее немецкого профессора да и немецкого человека вообще! Кто узнает короче немецкую жизнь, тот не может любить немецкую науку; а немецкая философия есть чистое произведение немецкой жизни и занимает между действительными науками то же самое место, какое сами немцы занимают между живыми народами».
Если итальянцев Герцен ценит как своих временных приятелей, не имеющих никакой прочной государственной опоры, а потому подобных детям природы, то среди прочих европейских наций ниже всего оказываются именно немцы. Впрочем, и итальянцы могут быть привлекательны скорее как народ дикий. И это более всего видно в сравнении с немцами: «Всего хуже, что хорошая сторона немцев, то есть сторона философского образования, итальянцу равнодушна или недоступна, - а сторона пошлая, тяжелая постоянно колет глаза. Итальянец часто ведет самую пустую и праздную жизнь, но с каким-то артистическим, грациозным ритмом, и именно потому он всего меньше может вынести медвежью шутку и фамильярное прикосновение жовиального немца». Кажется, что итальянцы в будущем – все те же немцы.
Между немцами и итальянцами помещаются иные европейские нации, для которых Герцен также находит немало уничижительных характеристик: «Англичанин и француз исполнены предрассудков, немец их не имеет; но и тот и другой в своей жизни последовательнее — то, чему они покоряются, может быть и нелепо, но признано ими. Немец не признает ничего, кроме разума и логики, но покоряется многому из видов,— это кривление душой за взятки». «Француз не свободен нравственно: богатый инициативой в деятельности, он беден в мышлении. Он думает принятыми понятиями, в принятых формах, он пошлым идеям дает модный покрой и доволен этим. Ему трудно дается новое, даром что он бросается на него. Француз теснит свою семью и верит, что это его обязанность, так как верит в «почетный легион», в приговоры суда. Немец ни во что не верит, но пользуется на выбор общественными предрассудками. Он привык к мелкому довольству, к Wohlbehagen, к покою и, переходя из своего кабинета в Prunkzimmer или спальню, жертвует халату, покою и кухне — свободную мысль свою. Немец, большой сибарит, этого в нем не замечают, потому что его убогое раздолье и мелкая жизнь неказисты; но эскимос, который пожертвует всем для рыбьего жира,— такой же эпикуреец, как Лукулл. К тому же немец, лимфатический от природы, скоро тяжелеет и пускает тысячи корней в известный образ жизни; все, что может его вывести из его привычки, ужасает его филистерскую натуру. Все немецкие революционеры — большие космополиты, sie haben uberwunden den Standpunkt der Nationalitat, и все исполнены самого раздражительного, самого упорного патриотизма. Они готовы принять всемирную республику, стереть границы между государствами, чтоб Триест и Данциг принадлежали Германии».
http://www.savelev.ru/article/show/?id=469&t=1